Коллекционер жизни
Поделиться
Школьником я переступил порог «Московского комсомольца». Редакция находилась на Чистых прудах. Первая моя публикация была о документальном фильме «Чукоккала» (так называлась рукописная книга, в которую Корней Иванович Чуковский собирал автографы знаменитостей), автор сценария Евгений Рейн. Заведовала отделом литературы и искусства Наталья Александровна Дардыкина.
Мог ли предположить: стану, спустя много лет, вслед за Натальей Александровной (правда, на очень короткое время), во главе освещения культурных событий, Евгений Рейн сделается мне близким другом, и в компании с Сашей Ароновым мы проведем немало прекрасных часов?
Втайне ото всех я в те дни вынашивал замысел пьесы об «МК». Яркие, неординарные люди полонили мое воображение, перипетии их взаимоотношений буквально захлестывали корабль сюжета, поступки и высказывания наперебой выдвигали, рекомендовали своих инициаторов в герои. Но именно в силу слишком большого числа потенциальных персонажей (и претендентов на главные роли) затея осталась невоплощенной. Недавно, разбирая завалы бумаг, я обнаружил давние наброски…
АРОНОВ, РИГИН, ЩЕКОЧИХИН
Хочу рассказать, как появилась одна из статей Александра Михайловича Борщаговского в «Московском комсомольце». Никто, кроме меня, уже не сможет воспроизвести эту историю.
Александр Михайлович Борщаговский, автор романов «Русский флаг» и «Млечный путь», сценариев фильмов «Три тополя на Плющихе», «Третий тайм», был моим литературным учителем. Я вез Борщаговскому свою первую повесть. Она была заключена в картонную папку с тесемочками. Александр Михайлович находился в писательском Доме творчества «Переделкино».
На платформе Киевского вокзала навстречу мне из электрички выпрыгнул Юра Щекочихин. Он жил в Очакове и приехал в Москву, чтобы завизировать написанную им статью какого-то чиновника. Слово за слово, Щекочихин переменил планы и спросил:
— А можно мне с тобой?
Тот поразительный весенний день, проведенный с Александром Михайловичем, незабываем. Было выпито по рюмке водки «Экстра», потом гуляли по переделкинскому лесу, где еще белели снежные прогалины. (Жив ли переделкинский лес? Или вырублен строителями коттеджей? Я давно не был в Переделкине.)
Из некоторых березовых стволов торчали трубочки — капал в подставленные банки березовый сок. Было жаль сокоточащих деревьев…
Выдаю секрет: Александр Ригин написал два якобы пришедших в редакцию письма, которые были представлены Борщаговскому реально полученными: исповеди людей, не состоявшихся, не имевших талантов, «средних», то есть никаких. Эта тема (вечная!) всех нас очень волновала. О таких «середняках» и поговорил с читателями «МК» Александр Михайлович Борщаговский. Статья получилась превосходная.
То была пора романтических надежд. Юра Щекочихин мечтал стать писателем. Даже отдаленно не были видны политические контуры апокрифической фигуры, в которую он со временем превратился. Павлу Гутионтову, который принимал горячее участие в тех событиях, во сне не могла привидеться ипостась борца за свободу печати и торжество гласности. Александр Ригин не подозревал затаившегося в нем недуга. Лавры классика и мэтра поэзии еще не увенчали чело Александра Аронова — тогдашнего заведующего школьным отделом.
ПОСЛЕДНЕЕ СТИХОТВОРЕНИЕ
Одно из последних стихотворений Аронова (если не самое последнее), первым читателем которого мне привелось стать (и я ужаснулся, потому что это было осознанное прощание), уложилось в восемь строк:
Не дочитываю книг
И уже не дочитаю.
Все равно наступит миг,
И тогда я все узнаю.
Все узнаю, все пойму…
Только вот неинтересно:
Что мне станет там известно
В темноте и одному.
Он — компанейский, общительный, веселый и смешливый — понимал: приближается немота, и «тайны гроба» станут в обозримом будущем насущностью; придется обходиться без книг и приятелей, без анекдотов и вина, придется постигать иную реальность, чем та, к которой привык.
Помню похороны, раскисшую окраинную хлябь далекого кладбища и то, как Надя, жена Евгения Рейна, не позволяла мужу выпить рюмку возле Сашиной могилы. Затем — поминки в кафе возле театра Маяковского и трагическое лицо Тани, терпеливой Сашиной жены, теперь вдовы. Помню панихиду в ЦДЛ, на которую одним из первых приехал Юрий Щекочихин, хотя с Сашей у него произошел и тянулся долгий болезненный конфликт.
Много позже в Малом зале ЦДЛ прошел вечер памяти Аронова — очень церемонный и несправедливый, потому что говорили не столько о Саше, сколько о чем-то постороннем, не имевшем отношения к поэзии; говорили о политике, она, как всегда, заслоняла искусство.
— Иду с этого вечера на другой, памяти Юрия Щекочихина, — сообщал Олег Хлебников. — Передам там от вас привет.
— Не смей! — кричал ему Сергей Ниточкин, до последнего дня поддерживавший Сашу в его борьбе с болезнью. — Никто тебя не уполномочивает! Саша бы тебя не уполномочил, они не общались со Щекочихиным все последние годы!
Многим из тех, кто хотел в тот вечер говорить о Саше, не дали слова. Я и Лева Гущин, возглавлявший «МК» до Павла Гусева, поехали ко мне домой и помянули Сашу вдвоем.
К следующему вечеру памяти Саши, уже в Большом зале ЦДЛ, Павел Гусев выпустил объемистый том его стихов и вспоминал о том, как мы втроем отправились в Ленинград — на премьеру моей первой пьесы. Сколько в дороге было прочитано стихов! И произнесено тостов! Уже после того, как появилась очень важная и много объяснившая мне обо мне самом рецензия за подписью М.Аргус (то есть московские Аронов+Гусев), а сам Павел стал драматургом и сочинил две пьесы, я постиг: учительство — не дистиллированные советы на тему «как жить?», а живая, не всегда утонченная, не всегда справедливая жизнь, в которой обучающий не боится быть собой и хочет такой же искренности от учеников.
К НАМ ПРИШЕЛ ВОЗНЕСЕНСКИЙ
Настали «перестроечные» тяготы. Людям стало не до литературы. Даже крупные писатели бедствовали, одни подались за границу — преподавать, другие остались выживать на родине. Те, кто остался, впервые ощутили на себе леденящее дыхание равнодушия. Пародист Александр Иванов торговал в подземном переходе своими книгами. Ведущий рубрики «Нарочно не придумаешь» популярнейшего некогда журнала «Крокодил» Николай Монахов просил милостыню на ступеньках Савеловского вокзала. Я видел известного поэта торгующим газетами в вагоне метро.
Андрей Андреевич Вознесенский сказал мне: поэзия вступает в новую, трудную для себя стадию, она должна измениться, переиначиться, отыскать и завоевать или воспитать другого воспринимателя, поклонника и ценителя. Прежних стадионных чтений нет и не будет, стадионы стали барахолками… В те дни я заведовал отделом культуры газеты, которую вы сейчас держите в руках.
— «МК» вас устроит? — спросил я.
Он ответил, что об этом мог только мечтать, но его не напечатают, откажут, потому что он слишком долго и явно пренебрегал этой газетой, предпочитая ей более солидные и эстетские издания.
Когда я передал наш разговор главному редактору «МК» Павлу Гусеву, Павел воодушевился:
— Наконец-то… К нам пришел Вознесенский…
Павел окончил Литинститут, мы вместе ходили на выступления Андрея Андреевича в ЦДЛ.
Уже на следующий день Вознесенский привез в «МК» кипу рукописей. Пока стянувшиеся в кабинет главного редактора сотрудники читали им принесенное, он записывал в огромный кондуит (этой объемной телефонной книжкой в кожаном переплете он очень гордился) координаты новых друзей: заместителя главного редактора Наталии Ефимовой и ответственного секретаря Елены Василюхиной, имена девочек из машбюро… В течение недели, пока полосу готовили, в кабинете отбывшего в командировку Павла Гусева пили водку во славу великого стихотворца. Вознесенскому, как и всем участникам создания той памятной публикации, наливали полные до краев стаканы (ох, как жил тогда «Комсомолец»!), он вежливо чокался, обходительно отвечал на вопросы, принимал здравицы в свою честь, не ссылался (в окружении молодых дерзких журналистов) на возраст и неважное самочувствие, а тихонько и незаметно выливал содержимое стакана под длинный, уставленный бутылками стол для заседания редколлегий, на ковер, который набухал день ото дня все больше…
Так и появилась первая «полосная» (то есть — на целую страницу) публикация Вознесенского в «МК». Он был счастлив. С той поры его крупные явления стали в «МК» (и только в «МК», нигде больше!) регулярными.
ВСЕ НАДО ДЕЛАТЬ ВОВРЕМЯ
В дни скандала вокруг похожего на прокурора Скуратова мужчины, которого засняли во время забав с проститутками, Петр Спектор спросил на обеде у Виталия Игнатенко, созванном, чтобы журналисты задали вопросы Черномырдину:
— Виктор Степанович, не боитесь, что вас заснимут в такой же щекотливый момент?
Черномырдин взгрустнул:
— Теперь чего снимать? Раньше надо было…
ПАТРИОТ ДЖЕЙМС
Один из ведущих сотрудников «МК» принес мне, заведующему отделом культуры, репортаж о Венецианском фестивале, где счастливо побывал. В статье он превозносил фильм «Патриот Джеймс». Я старался быть в курсе событий, происходивших в мире кино, но, к стыду своему, про этот фильм ничего не слышал. «Ты что! — обрушился на меня автор репортажа. — Его знает весь земной шар!» И, в подтверждение, притащил афишу с фотокадром. На афише я прочитал английское название.
— «Геймс», а не «Джеймс». «Геймс» по-английски означает «игры», — поправил я грамотея. — Фильм называется «Игры патриотов»… И не нов для зрителей…
Он сильно обиделся. А я стал мысленно называть его «патриот Джеймс».
НАДЕЖНОСТЬ
Павел Гусев и заведующий отделом спорта (ныне — первый заместитель главного редактора «МК») Петр Спектор засиделись в гостях у вратаря «Спартака» Рината Дасаева аж до утра. Петр остался догуливать, Павел поехал на редакционную планерку. Где строго спросил: «Почему отсутствует Спектор?» Сотрудники тотчас объяснили: «Спектор в спорткомитете». Павел остался доволен ответом: «Хорошо умеете защищать товарища».
ПРОСЯТ МЕСТЕЧКО
Шутка, которую ставлю себе в актив. Я пришел в кабинет Гусева после планерки. Сам он уехал, а я завел с остававшимися за столом заседаний сотрудниками разговор:
— Все-таки неправильно. Все работают одинаково напряженно. Почему только Гусеву и Буслаеву?
— Что? Что такое? — стали расспрашивать меня.
— Не, ну все работают одинаково. Все заслужили…
— Да что такое?
— Вы же знаете… Под храмом Христа Спасителя предусмотрена усыпальница. Для Ельцина, Лужкова и других… Почему от «МК» дают места только Гусеву и Буслаеву?
Через полчаса позвонил взбешенный Гусев:
— Что наболтал? Все трезвонят, просят местечко!
